[Закрыто] Околополитическая сатира (Страница 368 из 901)

Несмотря на растущее (и потенциально доступное) информационное разнообразие – число каналов, которые россияне в среднем могут принимать у себя дома, выросло с десяти в 2009 году до 69 в 2015–м, – население смотрит лишь 12–13 каналов ТВ. 70% из них занимают передачи Первого канала, «России», канала «Культура», НТВ плюс региональные ВГТРК. Столь же ограничен набор интернет–порталов: регулярно просматриваются от трех до семи сайтов. К иностранным средствам информации обращается всего 0,5–2% взрослого населения.

Смотрю – и не верю

Государственная монополия на телевидение, превратившая его в средство тотальной пропаганды, с течением времени изменила структуру информационного и публичного пространства в России. Хотя доминирующая роль ТВ в структуре источников информации не подлежит сомнению, доверие к качеству транслируемых передач в последние годы резко упало. В качестве главного источника сведений ТВ называли в 2009 году 94% россиян, а 2015–м – 85%, а доверять ему стали почти вдвое реже: за тот же период число респондентов, считающих ТВ заслуживающим доверия, сократилось с 79% до 41%.

Значительная часть населения (45–55%) относится к существующим каналам информации (как государственным, так и негосударственным) со смешанными чувствами: от почти наркотической зависимости (объем ежедневного телесмотрения составляет в среднем свыше четырех часов), неполной удовлетворенности (или частичной неудовлетворенности) до сомнения в достоверности сообщений или адекватности интерпретации сообщаемых фактов. Полное доверие ТВ высказывают лишь 9–11% россиян (в период антиукраинского и антизападного возбуждения этот показатель поднялся до 35%). Но «совершенно не доверяющих» еще меньше: от 5% до 8% (как правило, это более образованное население). Еще более недоверчивое отношение к информации в интернете: там показатели «полного доверия» составляют 5% (респондентов, дававших такие ответы на протяжении ряда лет), «полного недоверия» – 6–7%.

Очень существенно снижение роли периодической печати (прежде всего – чтение газет с 37% до 13%), слушания радиопередач (с 41% до 13%), чтения журналов (с 8% до 2%). Причина – возникновение разрыва между повседневным опытом людей, сознающих снижение своих доходов из–за кризиса и последствий внешней политики, и навязываемой сверху информационной картины реальности.

Кухонные разговоры

В результате направленных усилий режима сфера публичности оказалась сильнейшим образом стерилизована. Возможности представления групповых интересов, обмен мнениями и, соответственно, рационализация происходящих процессов становятся все более ограниченными. Общество искусственно погружают в состояние тотального «единомыслия».

Дефицит массового понимания происходящего восполняют «кухонные» разговоры или «дискуссии в курилке». Как источник информации «друзья, родные, знакомые, коллеги» стоят на втором месте после ТВ, опережая интернет и социальные сети: на них указывают 24–26%. Это явление можно рассматривать как признак возвращения к формам позднесоветской межличностной бытовой коммуникации. Именно в этой среде происходит процеживание информационного потока и бытовая переинтерпретация официоза, адаптирующее полученные сведения в контекст предельно тривиального понимания политических событий. Другими словами, это симптом радикального снижения роли и значимости экспертного, специализированного знания в общественном мнении.

Частично этот дефицит понимания компенсируется увеличением доступа к интернету (переход к чтению тех же газет или текстов радиопередач в интернете) и его авторитетностью (рост с 9% до 21–24%), а также обращением к социальным сетям. Последние восстанавливают – на другом технологическом уровне – тот же «кухонный», неспециализированный характер осмысления и объяснения происходящего.

Отношение к поступающей из интернета новостной информации становится более избирательным. Хотя и здесь в целом доверие уменьшается или восприятие становится более путаным (сказывается эффективная контрпропаганда и работа кремлевских троллей). Доверяли в общем и целом распространяемой в интернете информации о событиях в стране и мире в 2009 году 29%, не доверяли – 36% (соотношение мнений – 0,8), в 2015 году доверяли – 35%, не доверяли – 40% (0,9).

Снижение доверия не носит равномерный характер, общее недоверие сопровождается усилением доверия к освещению отдельных тем или событий (главным образом – внешнеполитических, то есть тех, что не могут контролироваться опытом самого респондента или его социальным окружением).

Метод от противного

В отличие от тоталитарной пропаганды советского времени, оправдывавшей социальный порядок построением «светлого будущего», путинские стратегии политической технологии используют почти исключительно механизмы негативной идентичности. Нынешняя пропаганда эксплуатирует массовые комплексы коллективной неполноценности, вызванные приспособлением людей к произволу неконтролируемой, коррумпированной власти, а потому – неуважаемой, но воспринимаемой как безальтернативная.

Фактически у правящего режима, подвергшегося острой общественной критике в ходе массовых протестов 2011–2013 годов, остался единственный ресурс легитимации: дискредитация альтернативного социального порядка – символов и ценностей демократии, либерализма, правового государства, воплощением которых был и остается Запад.

Поэтому партиям внесистемной оппозиции в России, организациям гражданского общества и независимым СМИ навешиваются ярлыки иностранных «агентов», «врагов народа», «подрывных элементов», проводников чужих интересов и антироссийских сил. В этом плане политика путинского режима обречена на усиливающуюся зависимость от Запада и его культуры, поскольку собственных ценностных оснований нет.

Возбужденное состояние

Наиболее характерные объяснения патриотического подъема после присоединения Крыма сводятся к мощному воздействию кремлевской пропаганды на массовое сознание. Однако одни и те же идеологические тезисы в разной социальной ситуации могут восприниматься по–разному, с большим или меньшим доверием.

Нынешняя пропаганда не сводится к агрессивному и ложному освещению отдельных политических сообщений (хотя фальсификации и «монтажное» изложение событий используются в очень большом объеме). Чтобы быть действенной, она должна апеллировать к тому, что составляет ресурс самых общих, а потому доступных и тривиальных понятий, не требующих специальной аргументации и доказательств. Пропаганда дает системный ключ для интерпретации происходящего, охватывая все ключевые моменты реальности: бизнес, культуру, экономику, политику, историю и предвидимое будущее. Поэтому она не создает новые образы, а меняет соотношение между давно известными структурами представлений, включает регистр переключения от одного плана реальности к другому.

Эти планы представляют собой два принципиально различных состояния общества: первое – обычное существование людей в их повседневных отношениях, второе – чрезвычайное состояние войны, глубокого кризиса, мобилизации и соответствующего возбуждения. Чем будет вызвано это возбуждение – угрозой существованию или, напротив, коллективной эйфорией, не так важно. Главное, что в этом состоянии актуализируются важнейшие коллективные ценности, символические представления, обусловливающие идентичность всего социума. Здесь речь идет уже не об обычной повседневности, а о «тысячелетней России», о всемирном заговоре или о мировом терроризме. Здесь Путин – не глава коррумпированного государства, а мировой лидер, противостоящий враждебному Западу. И, конечно, в подобном состоянии нет места идеям прав человека, законности, политической ответственности и свободе.

Пропаганда потому так и действенна, что апеллирует к общей конструкции действительности, к чему–то не требующему доказательств. И все эти конструкты соответствуют структурам коллективной идентичности, стереотипам и предрассудкам, заложенным на ранних фазах социализации (то есть относимым к предшествующим периодам новейшей истории). Как заявляла одна из респонденток в наших исследованиях, «я доверяю только тем источникам информации, которые соответствуют моим представлениям».

Чтобы такое переключение массового сознания произошло, СМИ должны произвести определенную работу с общественным мнением. Требуется несколько условий. Первое – резкое повышение степени неопределенности и угрозы. Человек перестает понимать, что происходит, и не знает, как действовать в этой новой ситуации. (Так, при широко распространенной поддержке политики Кремля в отношении событий на Украине после бегства Януковича две трети респондентов признавались, что не понимают, что, собственно, происходит на Украине.)

Как следствие общей неуверенности, возникает сознание глубокого кризиса. Это может быть угроза материальному положению, а может (и чаще является) – символическим ценностям: структурам коллективной идентичности людей, обеспечивающей им ощущение надежности и стабильности жизни, чувство солидарности с другими. Иначе говоря, возникает дефицит самих возможностей определения и понимания, что можно предвидеть, чем грозит будущее. Большинство живет в диапазоне 3–5 месяцев (это наиболее распространенный по частоте ответ), лишь 10–15% населения планируют свою жизнь на долгий срок, а значит, располагают ресурсами рефлексии и критики.

В спокойном состоянии общества пропаганда слабо воздействует на сознание людей, потому что отдельному тезису или фактическому высказыванию политика, демагога может быть противопоставлен другой тезис или факт. Для того чтобы то или иное суждение работало (то есть убеждало людей в истинности высказывания), оно должно стать элементом всеобъясняющей связи или конструкции новой реальности. Подытожим необходимые условия для этого:

а) введением цензуры и ограничения информационного плюрализма, отключения альтернативных и независимых источников информации или интерпретации происходящих событий;

б) установление монополии на интерпретацию (единственный и одномерный, одноплановый и единообразный характер толкования реальности);

в) систематическая и длительная по времени дискредитация альтернативных или независимых каналов и источников информации, подавление авторитетных голосов или самой возможности авторитета.

Обратная логика
Эффект сомнительности «чужих» информационных каналов достигается вбросом множества разнообразных версий, в том числе и самых вздорных и нелепых, для дискредитации потенциальных оппонентов, созданием атмосферы неразберихи и смуты (разобраться ни в чем нельзя, никому нельзя верить).

За этим следует систематическое навязывание одной и очень простой версии, которая должна быть яркой, поражающей обыденное воображение. Примерами здесь могут служить многообразные вариации мотивов убийства Бориса Немцова (религиозная, ревность, криминальная – дележ собственности, этническая; любая, кроме политического заказа сверху). То же самое с многообразием версий гибели малайзийского «боинга» или версий катастрофы авиалайнера над Синаем (техническая авария, некачественное топливо, атмосферные вихри). Были предложены любые домыслы и вымыслы, кроме версии теракта как реакции на действия России в Сирии. Те же самые политтехнологические приемы использовались в пропагандистских версиях «снайперов на Майдане» и т.п.

Демагогическая риторика должна быть «диалектической», то есть способной объяснять все отдельные события через имеющиеся ресурсы, когда объясняемое становится объясняющим. «Америка всегда хотела нам зла, я это знала с детства». Не присоединение Крыма становится причиной резкого осуждения действий России, а осуждение Запада является необходимым подтверждением правильности превентивных действий. Не военные действия в Сирии становятся причиной теракта, а теракт (авиакатастрофа) становится оправданием (более ранних по времени) бомбардировок и вмешательства в Сирию. Это переворачивание и есть свидетельство включения мифологического сознания, где причина и следствие могут меняться местами по принципу сопряженности, а не причинно–следственной связи.

Проверено веками

Важнейшая особенность приемов пропаганды – ориентация на простоту. Это всегда аргументы из прошлого, пласты давно отработанных идеологических клише и штампов, момент импритинга которых приходится на ранние фазы социализации поколения взрослых или пожилых россиян. В нашем случае это позднесоветское прошлое, время социализации поколения 1950–1960–х годов рождения.

Внутренние элементы сюжета пропаганды используют в тех или иных сочетаниях одни и те же структурные элементы, где действующие лица – это либо жертвы (наличие растерянной массы людей), либо враги или демоны, а им противостоит добродетельная сила, спаситель – вождь, лидер, царь, харизматический герой и его помощники. Вождь прибегает к магическим средствам, позволяющим стране выйти из кризиса, силой духа преодолеть неблагоприятные внешние факторы, противостоять бестелесному злу, враждебному влиянию и прочее. Тем самым укрепляется вера в спасительность символической вертикали (или – правильность, оправданность терпения и самопожертвования подданных, вознаграждаемых за смирение и верность). Необходимо еще раз подчеркнуть, что за «простотой» всегда стоят рутинные мнения «большинства» населения, то есть механизмы, производящие редукцию частных мнений к мнению «всех». Это «большинство» не статистическое большинство населения, а представление о том, что «есть мнение», которое разделяет, поддерживает и считает обязательным «большинство». И значит, непризнание его или сомнение какого–либо порядка следует считать не ошибкой или заблуждением, а намеренным противодействием, стало быть, содействием врагу.

Последствия страха

Наконец, пропаганда всегда говорит в первую очередь о позитивных ценностях – о значимости семьи, единстве, сплоченности, чувстве братства, героизме и альтруизме. В архаичном обществе, где нет социальных механизмов рафинирования человеческих отношений, структура ценимого может быть только предельно архаичной. Солидарность мыслится исключительно по образцу кровного родства, человеческое достоинство видится лишь в подчинении индивидуального общему (за которым всегда стоят интересы власти), простота вытесняет смысл и значимость общественной критики.

Комментаторы, пытаясь объяснить феномен «86%–ной поддержки Путина», обычно говорят о страхе как условии массового оппортунизма, заставляющего людей присоединяться к политической линии официоза. Это суждение верно лишь отчасти: страх имеет место. Но только это не тот страх, который порождается (точечными) путинскими репрессиями. Это инерционный институциональный страх, который идет от советского времени и задан всеми обстоятельствами существования в репрессивном тоталитарном обществе, институты которого сегодня теряют свой фасад и декоративный характер. Воздействие страха проявляется через комплексы национальной или коллективной неполноценности. Сознание повседневно унижаемого обывателя получает компенсацию в виде символов причастности к Великой державе, демонстрации силы, упоения насилием в отношении слабых, в том числе – слабых стран.

Именно эта основа и является фактором нынешней мобилизации, подъемом или активацией пласта сознания советского времени, со своими структурами мышления, мифами, фобиями закрытого общества. Путин постоянно апеллирует к этому пласту представлений, с их несознаваемой, а потому неконтролируемой конструкцией реальности (но без уже умерших идеологем, вроде классовой борьбы или революции).

Поэтому поражение, нанесенное массовому сознанию пропагандой, не может быть восполнено при смене персональных носителей власти. Его последствия будут гораздо более длительными и тяжелыми.