При жизни Высоцкого было много слухов о нем. Лжи, выдумки. Миф и легенда шли как бы вровень, в параллель с его жизнью. Вначале почти не касаясь его, и он как бы отмахивался от этого, посмеивался, писал песни "Про слухи", "Я не люблю, когда мне лезут в душу..." Постепенно этот миф стал существовать уже по своим законам, и иногда даже диктовал ему поступки и реакции. Миф развивался, ширился - и привел его к концу, к краю, за которым бездна...
Как-то, уже после смерти Высоцкого, у меня дома раздался телефонный звонок и очень взволнованный мужской голос: "Не бросайте трубку, я приехал издалека...- приехал специально к вам... То есть не к вам, а к Высоцкому. Скажите, Высоцкий жил так, как писал?" Я про себя думаю, как можно коротко ответить на этот вопрос. говорю: "Хорошо, а Толстой и Пушкин жили так, как писали ?" "Ну, это история! Мне интересен Высоцкий". Я ему, может быть, несколько резко: "Если вы для себя найдете ответ на этот вопрос, жил ли Толстой так, как писал, или Пушкин жил так, как писал,- тогда поймете что-то и про Высоцкого". В конце разговора мы уже почти кричали друг на друга. Я ему: "Вы живете, может быть, чужим авторитетом и ищете ответы на свои вопросы на стороне, у авторитетов, а художник, поэт всегда сам себе судья, чуждается влияния авторитетов". Человек в трубке опять свое: "А Высоцкий был хороший или плохой человек?" Тогда я, разозлившись: "Ну, предположим, если бы Высоцкий перестал сейчас с вами разговаривать и бросил трубку, что, он поэтому плохой человек?" Тот даже опешил: "Почему он
со мной не стал бы разговаривать?" - "да я не знаю, в какую бы минуту вы к нему попали..."
Так каким он был? Назовите любую черту характера человека, и я вам скажу, да, таким был и Высоцкий. Но это еще ничего не значит...
Он был многогранный человек.
Все, кто знали Высоцкого, отмечают его готовность прийти на помощь. Но это не значит, что он никогда ни в чем не отказывал. Отказывал - и очень часто, и очень даже обидно отказывал. Но когда дело касалось главных вопросов - здоровья, жилья, чести - на него можно было положиться.
Многие его друзья отмечали у него отсутствие страха, даже какую-то безрассудность, якобы он придерживался девиза: "Жизнь имеет ценность только тогда, когда живешь и ничего не боишься"
Не знаю, может быть, в главном - это иправда, но очень часто, сидя с ним в машине, я кожей чувствовала его страх перед быстрой ездой (хотя ездил всегда быстро и любил быстро ездить). Может быть, этот страх я чувствовала у него только в последние годы, когда он страдал секундными выключениями сознания. В спектаклях после таких моментов он иногда забывал текст, а за рулем - из-за таких секунд выключения - у него часто были аварии. Он боялся таких моментов и инстинктивно ждал их.
Рассказывает Людмила Абрамова:
...Володя боялся только двух вещей: закрытых пространств и людей в белом. Уколы, например, наводили на него панический ужас. Перед съемками "Хозяина тайги" ему должны были сделать противоэнцефалитный укол - он сбежал. Моей подруге пришлось на другой день ехать с ним в поликлинику и вместе с Валерием Золотухиным держать его. На него было так жалко смотреть, что мы обе рыдали.
А ведь я видела его в ситуациях, когда жизнь его висела на волоске, и знала его абсолютное бесстрашие. Так, на съемках Интервенции, где он играл революционера-подпольщика, он должен был спрыгивать в зал с балкона высотой в 2,5 метра, но, пробегая по перилам, сорвался в том месте, где высота была около семи "Снимай!.." - падая, орал он оператору,- и тот снимал...
Он любил опасность. Вернее сказать, его манила опасность. На первых гастролях в Ленинграде в 1972 году мы жили в гостинице "Октябрьская". Вечером после спектакля я сидела в номере, вдруг в окне показывается Высоцкий и преспокойно спрашивает: "Ты что тут делаешь?" - Я здесь живу, а ты откуда?" - "Оттуда - туда..." И крылся... Я жила на третьем этаже. Я выглянула в окно - по узкому карнизу пробирались несколько наших актеров. Этот инцидент разбирали на собрании. Одного актера (почему-то одного) за это исключили из театра. Может, то была его судьба, потому что впоследствии он стал хорошим чтецом.
Высоцкий был щепетилен в вопросах долга и чести. Он, чувствуя приближение своего конца, пытался раздать перед смертью долги, но их, к сожалению, было очень много - не успел...
У одной нашей актрисы Володя хотел купить очень красивую и дорогую брошку для Марины. Он ее взял, чтобы показать Марине. Деньги за брошку не были заплачены, и за несколько дней до смерти Володя вернул ту брошку со словами: "Пусть лучше у вас она лежит пока, мало ли что со мной может случиться..."
Он всегда спешил. Жил очень быстро. Мало спал. Много работал. Я поражалась его трудоспособности - репетиции, съемки, концерты, спектакли, работа за письменным столом (каждая песня работалась два-три месяца), друзья, поездки... В последний год его жизни - когда он был в Москве - один за другим шли спектакли с его участием. Например: 6 января 80 г.- "Гамлет", 7 января 80 г.- утром "Вишневый сад", вечером "Преступление и наказание".
В том же году зимой он поехал во Францию. За границей было много концертов. Решил, наконец, лечь в клинику, чтобы излечиться, как он говорил, от "пагубной страсти", оттуда он сбежал к нам, в Варшаву, где мыбыли на гастролях, чтобы сыграть "Гамлета", потом опять уехал в Париж. Там на этот раз хотел остаться подольше - была надежда, что вылечится: Марина познакомила его с врачом, который в свое время спас ее сына, погибавшего от наркотиков. Виза в паспорте кончалась, в посольстве ее не продлили, и Володя вернулся 11 июня 1980 года в Москву. Совершенно больным... Опять начались спектакли и бесконечные концерты. Остановиться он уже не мог. Иногда на спектаклях он как бы резко выключался из происходящего вокруг него, кровь приливала к голове, убегал за кулисы - там врач, который всегда последнее время был с ним (в ночь перед смертью - тоже), делал ему укол. Лицо резко бледнело. Володя входил в форму, и опять начинался бешеный ритм и гонка.
Понимал ли он, чем кончится его затяжная болезнь? К какой страшной катастрофе приведет? Конечно, да. Задолго до трагического дня 25 июля 1980 года в его творчестве и особенно в песнях возникает ощущение близкого конца. Первый раз я это остро почувствовала, когда он написал "Кони": "Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!.."
К концу жизни брался за все - репетировал как режиссер спектакль, играл в театре и кино, договаривался на Одесской студии, чтобы самому снимать фильм, писал сценарий, стал писать прозу.
Рассказывает Станислав Говорухин:
Он давно подумывал о режиссуре. Хотелось на экране выразить свои взгляды на жизнь. Возможность подвернулась сама собой. Во время съемок фильма 'Место встречи изменить нельзя" мне нужно было срочно уехать на фестиваль, и я с радостным облегчением уступил ему режиссерский жезл.
Группа встретила меня словами: Он нас измучил!
Шутка, конечно, но, как в каждой шутке, тут была лишь доля шутки. Привыкшие к долгому раскачиванию работники группы поначалу были ошарашены его неслыханной требовательностью. Обычно день как начинается? Почему не снимаем? - Тс-с, дайте настроиться, режиссеру надо подумать. У Высоцкого камера начинала крутиться через несколько минут после того, как он входил в павильон. Объект, рассчитанный на две недели съемок, был готов в четыре дня, он бы, наверное, снял в мое отсутствие всю картину, если бы не нужно было строить новые декорации, готовить новые объекты. Он, несущийся на своих конях к краю пропасти, не имел права терять ни минуты.
Но зато входил он в павильон абсолютно готовый к съемкам, всегда в добром настроении, и заражал своей энергией и уверенностью всех участников съемки.
.Когда мы вышли на сцену с Уильямсом - он быстро развел на мизансцены первый акт, по-моему, за одну репетицию, и вместо того, чтобы обсудить, поговорить - куда-то помчался. Я ему: "Володечка, куда тебя несет? Чуть помедленнее". Засмеялся, обнял и убежал... Все делал на бегу. Быстро ходил, быстро ел, быстро говорил...
Несмотря на свой образ жизни, он обладал колоссальным здоровьем. В молодости у него был порок сердца, это, как ни странно, прошло. Любимов, который тоже , был могучего здоровья, рассказывал, как однажды они с Высоцким купались в ледяной воде и как даже он, Любимов, не выдержал и выскочил на берег, а Володя продолжал плавать. Он был спортивен, хотя специально спортом никогда не занимался. Но был период, когда он "нагонял бицепсы", спокойно вставал на руки, подтягивался, занимался дыханием по системе йогов. Очень сильная грудь и руки. А ноги казались чуть-чуть инфантильными (хотя был очень пропорционален), может быть, некоторая инфантильность была из-за легкой, чуть семенящей походки.
В конце жизни часто прихрамывал (долго не заживала гнойная рана на ноге), стал ходить тяжелее, чаще уставал.
В молодости он был человеком разгульным, мог пить и петь всю ночь, а потом сесть, просто так в самолет и лететь на край света неизвестно куда и зачем - просто мог остановиться.
В Высоцком, как ни в одном из известных мне людей, сочетались разные таланты. Проявления чисто человеческие. Талант дружбы, где он был преданным и нежным. Талант любви при полнейшей самоотдаче. Талант работы. Причем все на предельном самовыявлении. Его сжигала какая-то внутренняя неуспокоенность, ненасытность, стремление рваться вперед и выше.
Постоянное предчувствие конца и страх, что не успеет выразить все, что задумал,- свое кредо. Противоречие между высоким долгом и реальной жизнью, бытом, в конце концов, сломало его. Его жизнь - это буйство страстей. Постоянное ощущение, что мог бы сделать больше...
Отсюда постоянные срывы. Резкие разрывы с друзьями - не прощал малейшего предательства, иногда разрывал очень жестоко.
О двойственности его натуры очень хорошо сказал он сам в стихотворении "дурацкий сон, как кистенем, избил нещадно..."
В конце его жизни многие жаловались на его надменность, закрытость, замкнутость, объясняя это его неслыханной популярностью, что вот, мол, и он не выдержал "испытание славой", думаю - это неверно. Он всегда был демократичен. А если ему было интересно, то более благодарного слушателя, более нежного друга трудно было сыскать. Просто в конце жизни все меньше и меньше для себя он находил открытий, все чаще стало интересно оставаться наедине с белым листом бумаги - отсюда, может быть, и некоторая закрытость. К концу жизни он меньше стал "вбирать в себя" посторонних людей, как он раньше сам говорил про себя, хотя по-прежнему его дом был с открытыми дверями и даже в последний вечер его жизни - 24 июля 1980 года - там перебывало народу немало...
А что касается популярности, то однажды на концерте на вопрос в записке: "В чем причина Вашей популярности, чем Вы ее объясняете?" - Высоцкий ответил:"Вы знаете, ведь я ее не ощущаю, эту популярность. Все люди тщеславные: хотят, чтобы их все знали, хотят известности. Хотя, в общем, я вам должен сказать - ничего в этом особенного нет. Узнают на улице, ну и что? И не спрячешься в номере гостиницы, надо куда-то ведь уходить, а так больше никакой разницы...
Дело в том, что когда продолжаешь работать, нет времени обращать внимание на то, что сегодня я, предположим, более популярен, чем вчера.
Есть один способ - перестать работать, почить на лаврах - тогда и почувствуешь популярность свою. Мне кажется, что пока я умею держать в руках карандаш, я буду продолжать работать, так что я избавлен от того, чтобы замечать, когда я стал популярен.
Рассказывает Эдуард Володарский:
...он снимался у Говорухина в Ялте. Его в гостинице обокрали - украли чемодан. Я его встречал в Москве, в аэропорту. Он приехал - на нем лица не было… В чемодане были документы: загранпаспорт, права, масса каких-то всяких нужных бумаг... Очень он переживал. Через две недели чемодан пришел. Со всеми вещами. Документы были отдельно сложены в целлофановом пакетике и лежала сверху записка: "Володя, извините, обмишулились" Была приписка: "Одни джинсы взяли - на память"
Вот тут он раздулся от гордости просто. Мне совал записку и говорил: Видел! Вот видишь! Меня действительно знают.
.
К своей популярности, когда с ней сталкивался, относился по-разному: иногда презрительно, иногда удивленно, иногда как к само собой разумеющемуся, чаще - не замечая.
Когда они впервые поехали вместе с Мариной отдыхать (Володю еще не выпускали за границу), он потом рассказывал, как им не было житья от любопытных. Залезали даже на деревья, чтобы заглядывать в окна. Рассказывал немного иронически, посмеиваясь, но и чуть-чуть с гордостью - может быть, за Марину...
Его редко узнавали на улицах - уж больно не соответствовал его скромный внешний подтянутый облик тому образу, который создался в воображении почитателей.
Часто не пускали - ни в рестораны, ни в театры, ни в другие общественные места, куда обычно "не пускают"... Недаром, думаю, на вопрос анкеты 70-х годов: "Чего вы хотите добиться в жизни?" - он ответил: "Чтобы помнили, чтобы везде пускали..."
Как ни странно, Марину тоже не узнавали. Мы с ней вместе летели в Париж в июле 1981 года. В самолетебыли шумные французы, которые возвращались из турпоездки по Союзу. Галдели, ходили между кресел и постоянно задевали локтями Марину, которая сидела с краю. Она сказала мне наклонившись: "Если бы они знали, что с ними летит Марина Влади, они бы на цыпочках тут ходили и говорили шепотом. Ненавижу этих обывателей, для которых только имена что-то значат..."
Володя был абсолютно естественным человеком. Ни когда не лукавил. Если человек или ситуация ему не нравились - как он ни пытался иногда, но скрыть этого он не мог. Иногда в середине общего разговора он резко вставал и уходил - бежал от надоевших ему разговоров, отношений... Если он влюблялся в человека, то человек мог заметить это сразу. Когда не любил - был резок, нетерпим. Даже как-то опускал глаза по-особенному, когда встречался с нелюбимым человеком. Никогда не "выяснял отношений" - ему казалось: и так все понятно.
По характеру очень похожи с Любимовым - тот же риск, та же непримиримость в приятии или неприятии людей, ясность позиции, самообразование. То же упрямство, когда считали, что так надо: например, Высоцкий мог забыть или выбросить целую песню, но не соглашался изменить или убрать куплет, если считал это неправильным. Так и Любимов - выбрасывал целые сцены сам, но из-за какой-нибудь фразы воевал бесконечно. Ничего в жизни не давалось легко. И тот и другой трудно набирали.
Рвал с человеком сразу, если случалось то, чего он не выносил, У него был друг, и тот попросил у Володи пленку с записями песен, но потом выяснилось, что он эту пленку размножил и продавал. Володя, не выясняя отношений, порвал с ним. Навсегда.
Прощать не очень умел. Иногда годами не разговаривал с человеком. Но в этом не было вызова или позы, просто Володя не замечал этого человека. Все делал со страстью. И принимал со страстью, и так же страстно отвергал.
У него была очень развита любознательность. Он первым в театре узнавал сенсацию или открытие какое-нибудь и очень любил об этом рассказывать. Об экстрасенсах, например, я впервые услышала от него. Он знал, где какая премьера, что снимается на студиях, что интересного напечатали журналы...
Каждый день он получал пачку писем. Ящики его гримировального стола были доверху забиты этими письмами. Он, конечно, не мог отвечать на все письма, но в концертах иногда учитывал какие-то заинтересовавшие его вопросы и очень откровенно и подробно отвечал. Но у него не было свойственного очень многим актерам пренебрежительного отношения к этим письмам и запискам на концертах. Все записки он аккуратно, уходя со сцены, собирал и иногда хранил. Записки всегда читал сразу вслух, находя в этом даже какой-то азартный интерес: а вдруг попадется что-то неожиданное? Но, в основном, круг вопросов был один и тот же, и письма тоже очень походили одно на другое. Под конец, жизни он стал уставать и от этих писем, и от бесконечных одинаковых записок на концертах, и от поклонниц, которые дежурили у подъезда.
Он, конечно, знал о своей неслыханной популярности. В последнее время из-за усталости и нездоровья сидел просто в номере, в гостинице. В Тбилиси на осенних гастролях в 1979 году мой номер был как раз этажом ниже под его номером. Жара, окна открыты. Он сочинял какую-то песню и полмесяца пел одни и те же строчки в разных вариациях. Время от времени зазывал к себе, заваривал чай и пел все ту же песню, каждый раз меняя или слова, или строчки, или целые куплеты. Я взмолилась: "Володечка, сочини уж, пожалуйста, что-нибудь другое..."
Там же, в Тбилиси, устав от бесконечных поклонников, от общения с малознакомыми людьми, от концертов, от "друзей", которые, несмотря на его попытку затворничества, все равно окружали плотным кольцом, он, не дождавшись конца гастролей, сорвался с места и, никого не предупредив, ночью улетел в Москву... Та же ситуация была и на предыдущих гастролях в Минске, и, если вспомнить, почти во всех наших театральных гастролях. Володю вдруг подхватывала какая-то ему одному ведомая сила и уносила его на другой конец страны.
Его тянуло к людям нестандартным, к тем, кто шел всегда наперекор, судьба которых почти всегда оказывалась в экстремальных условиях, не "в колее". Рядом с ними он становился тихим, очень внимательным, предупредительным, почти незаметным, стараясь слушать и понять.
Его окружали подчас очень странные люди. Иногда бывшие уголовники, случайно встреченные Володей, где ни будь или в аэропорту или в самолете. Его открытость и первый импульс заинтересованности давали людям повод считать себя до конца жизни его друзьями. Он не сопротивлялся. Но, несмотря на внешнюю открытость, внутренне почти всегда был закрыт.
Не любил, когда факты его частной жизни становились достоянием улицы, сплетни. Он презирал людей, которые пытались проникнуть в его личную жизнь
.Рассказывает Леонид Филатов:
А что касается того, какой Володя был в жизни? Это тоже вопрос, так сказать, разный... Он иногда был жёсток, был всегда принципиален, иногда слаб, но никогда не был подл. Это не слова, поскольку я мог его наблюдать. Что касается того, какой он был товарищ, то товарищ он был необыкновенный, то, что мы понимаем под словом - друг, то, что в его песнях звучит постоянно. Ну, например, такая история. Одному товарищу срочно требовалось расширение жил площади (жена должна была родить). По массе причин у Володиного товарища не было возможности самому добиться квартиры, а жил он в коммуналке. Володя садился в машину, ошивался по кабинетам, терся у порогов, устраивал концерты, просил, уговаривал, доказывал, вот так крутился, как белка в колесе. Проходило два дня. Потом он набирал телефон и говорил:
У тебя рядом есть стул?
Тот, как видно, спрашивал:
- А что такое?
- Садись, а то упадешь, я сделал тебе квартиру!
И это не потому, что он Высоцкий, хотя это го со счетов сбрасывать нельзя. Володя был такой человек: когда в нелетную погоду он приходил в аэропорт, то находился экипаж, который говорил:
- Как, Высоцкий? Есть - летим!
Экипаж садился в самолет и улетал, куда нужно было Володе. Это почти подсудное дело, но, тем не менее, это происходило. Не потому, что магия его личности была, а потому что было видно: он прекрасный человек, жертвенный товарищ, которому мы обязаны лично тем, что так счастливо сложилась наша судьба, что мы много лет были рядом с ним.
.
.И все-таки, на вопрос: каким был Высоцкий? - лучше всего он отвечает сам в своих стихах и песнях. Его творчество, как творчество любого истинного поэта, автобиографично.
Повторяю, что в последние годы он писал без "маски", и не прикрывался образом. Писал даже не от имени своего лирического героя, писал просто от своего "я". Его стихи "Грусть моя, тоска моя", "И снизу лед, и сверху маюсь между", "Мой черный человек", "О судьбе", "Мне судьба - до последней черты", "Райские яблоки", "Меня опять ударило в озноб", "Дурацкий сон, как кистенем, избил нещадно", "Я из дела ушел" и другие - открывают нам трагическую фигуру поэта. Свою судьбу он знал, знал, как и его Гамлет, о своем конце, но, как и Гамлет, не мог поступать по-другому, иначе он не был бы Гамлетом.
Слухи о смерти Высоцкого ходили задолго до 25 июля I980-го. И не без оснований... 25 июля же, но годом раньше, у него была клиническая Смерть в Алма-Ате. Там было по пяти концертов каждый день. К счастью, на одном концерте, когда случилось это, рядом оказался врач - искусственное дыхание, укол в мышцу сердца. На Следующий день Володя улетел в Москву, а через День вечером встречал этого врача уже в аэропорту Внуково. Врач был с ним и в ночь на 25 июля 1980 года, но заснул на несколько минут, а когда проснулся - Володя был уже мертв. Это было в 4 часа 10 минут.
А еще раньше, в 1971 году, после автомобильной катастрофы, в которую попал Володя, Вознесенский написал реквием "оптимистический" по Высоцкому:
Спи, шансонье. Всея Руси,
отпетый.
Ушел твой ангел в небеси
обедать.
.
Строка Вознесенского про Высоцкого: "Вы все - туда. А
я - оттуда!.." много лет была у нас прибауткой по поводу
и без...
18 июля 1980 г. Опять "Гамлет". Володя внешне спокоен, не так возбужден, как 13-го. Сосредоточен Текст не забывает. Хотя в сцене "Мышеловки" опять убежал за кулисы - снова плохо... Вбежал на сцену очень бледный, но точно к своей реплике. Нашу сцену сыграли ровно. Опять очень жарко - духота. Бедная публика! Мы-то время от времени выбегаем на воздух в театральный двор, а они сидят тихо и напряженно. Впрочем, они в легких летних одеждах, а на нас - чистая шерсть, ручная работа, очень толстые свитера и платья. Всё давно мокрое. На поклоны почти выползаем от усталости. Я пошутила: "А слабо, ребятки, сыграть еще раз". Никто даже не улыбнулся, и только Володя вдруг остро посмотрел на меня: "Слабо, говоришь. А ну как - не слабо!" Понимая, что это всего лишь "слова, слова, слова...", но, зная Володин азарт, я, на всякий случай. отмежевываюсь: "Нет уж, Володечка, успеем сыграть в следующий раз - 27-го..."
И не успели...
25-27 июля. Приезжаю в театр к 10 часам на репетицию. Бегу, как всегда, опаздывая. У дверей со слезами на глазах Алеша Порай-Кошиц - заведующий постановочной частью. "Не спеши". - "Почему?" - "Володя умер".- "Какой Володя?" - "Высоцкий. В четыре часа утра".
Репетицию отменили. Сидим на ящиках за кулисами. Остроты утраты не чувствуется. Отупение. Рядом стрекочет электрическая швейная машинка - шьют черные тряпки, чтобы занавесить большие зеркала в фойе... 26-го тоже не смогли репетировать. 27-го всех собрали, чтобы обсудить техническую сторону похорон. Обсудили, Но не расходились - нельзя было заставить себя вдруг вот встать и уйти. "Мы сегодня должны были играть "Гамлета"...- начала я и минут пять молчала - не могла справиться с собой. Потом сбивчиво говорила о том, что закончился для нашего театра определенный этап его истории - и что он так трагически совпал со смертью Володи...
25 июля трагическая весть сразу же распространилась по Москве. Сообщение о смерти было 25-го в "Вечерке" и 27-го в "Советской культуре". В Театре на Таганке в окне были вывешены некролог и объявление, что доступ к телу для прощания будет открыт в понедельник, 28 июля. Асфальт тротуара перед некрологом был устлан афишами спектаклей, в которых участвовал Высоцкий, и на эти афиши люди каждый день клали живые цветы. На окнах Театра на Таганке, на стенах уже 25-го числа вывешивали стихотворения памяти Владимира Высоцкого. (До сих пор мы получаем и по почте и просто в руки много таких стихотворений. Стихи разного художественного уровня. В музее нашего театра все это тщательно собирается и хранится. Конечно, хорошо бы издать потом сборник этих стихов, посвященных Высоцкому...)
Все дни в театре звучали песни Высоцкого... Репетиций не было, Володя все это время лежал у себя дома в черных новых джинсах и черном свитере. Двери дома были открыты для всех друзей и знакомых. Около дома тоже постоянно стояла толпа людей.
28 июля. Утром с мужем поехали на Центральный рынок, купили розы: я - белые, он - красные. Подъехать к театру нельзя. Оцепление. Длинная очередь от Котельнической. Тихо. Я показала театральный пропуск - и мы пошли вдоль очереди вверх по Радищевской к театру. Жара. Люди в очереди были с открытыми зонтами, но укрывали от солнца не себя, а цветы, чтобы не завяли. Все возвышения, крыши киосков и соседних домов, площадь, пожарная лестница на стене театра были заполнены народом, и тротуары на несколько кварталов еще запружены людьми.
Сплошной поток людей с 10 часов до часу дня, другие так и не смогли войти; в час дня очередь отсекли, чтобы дать возможность начать панихиду, назначенную на 12 часов. Я все время стояла на сцене в правом углу, где сидели родственники и близкие Володины друзья. Гроб стоял в середине сцены. Володя лежал постаревший (а ему было только 42 года!), уставший, неузнаваемый (может быть, оттого, что волосы были непривычно зачесаны назад). Над гробом свисал занавес из "Гамлета"... А над всем этим сверху у задней стены висела фотография Высоцкого. Володя смотрел с нее на все происходящее спокойно, горько, чуть с юмором. Слева менялся караул из актеров нашего театра. Вся сцена была завалена цветами. Люди шли и шли. Многие плакали...
Проходили незнакомые люди, проходили актеры других театров. Самые близкие друзья оставались на сцене. Среди проходящих я увидела Эфроса с Крымовой, перетащила их через толпу за руки в свой угол, и так мы стояли, тесно прижавшись, всю панихиду. Выступали Любимов, Золотухин, Чухрай, Ульянов, Н. Михалков, кто-то из Министерства культуры. Потом опять Любимов. Говорили о неповторимости личности Высоцкого, о том, как интересно он жил, как он народен. Многие из тех, кто выступал, при жизни Высоцкого и не подозревали о размахе его популярности. Любимов, как всегда, держался режиссером, деликатно руководил всем, подавал сигнал для начала музыки и так далее, хотя я видела, что давалось ему все это через силу. Звучала музыка: "Стабат Матер" Перголезе, "Страсти по Матфею" Баха, "Ныне отпускаеши", "Танец рыцарей" из "Ромео и Джульетты" Прокофьева. Но, может быть, самое неизгладимое впечатление - прозвучавший в фойе за несколько минут до начала панихиды голос Высоцкого: несколько строчек из "Гамлета", переходящие потом в музыку - звукозапись, использовавшаяся в финале спектакля. "Что значит человек, когда его заветные желанья еда и сон? Животное и все"...
Со смертью Высоцкого закончился определенный период развития нашего театра. За эти двадцать лет мы прошли трудный путь поиска истины.
За эти годы, выходя на сцену "Таганки", я вижу, как меняются взаимоотношения зрителя и театра. В середине 60-х годов, когда возник театр, зрителя поражала острая форма, фронтальные мизансцены, непосредственное обращение в зал, кинематографический монтаж сцен, ракурс, свет, молодость исполнителей - то, что коротко выражалось в слове "Таганка". Но этот взрыв привычной формы, это "бунтарство" были не просто реакцией на сонное, академическое, однообразное существование театра 50-х годов - наш театр пытался найти новые выразительные средства для того, чтобы постичь происходящее в жизни.
К этому времени жизнь человека настолько расслоилась, что человек, не замечая, и сам стал расслаиваться, привыкая к маскам: на работе он был одним, с друзьями другим, в кругу семьи третьим, четвертым - в общественном транспорте и т. д. Эти маски существовали сами по себе, не мешая одна другой. Внутренняя жизнь человека все дальше уходила от внешней, общественной. Человек думал одно, а вслух говорил иногда диаметрально противоположное. Театр пытался прийти на помощь, соединить в целое расщепленную личность. Театр со своим зрителем стал искать ответы на "детские" вопросы: зачем я живу, кто я, я - и общество, я - и власть, я - и жизнь. Люди пытались соединить эту свою реальную внутреннюю жизнь с внешней, во многом, увы, вымышленной. Но сделать это оказалось не под силу, во всех сферах общественной жизни сущее все более обретало черты приблизительности: "как бы"... Как бы дружить, как бы заниматься общественной работой... Как бы воспринимать искусство. И театр давал суррогаты. Появился огромный разрыв между чувством, словом и средствами выражения. Актер -профессиональный лицедей, профессиональный носитель "масок". Можно ли за этими масками сохранить свое лицо, свою личность?
Первым из актеров, кто порвал паутину вымышленной жизни, доказал, что за вымышленными образами стоит подлинная значительная и единая личность, был Владимир Высоцкий. И люди откликнулись, потянулись к нему. Без Высоцкого в театре пусто. Нам нужно время, чтобы набрать дыхание.
В память о своем товарище мы сделали спектакль "Владимир Высоцкий". Этот спектакль был важен для нас как моральная, этическая исповедь, в которой мы душевно очищали себя. -
Мы стали все чаще вспоминать, что за словами стоит нравственный смысл. Прежде чем сказать истинное слово, которому поверят, нужно навести порядок в собственных душах.
В спектаклях "Борис Годунов" и "Владимир Высоцкий" театр обретал дыхание и опять стал той "Таганкой", куда люди идут за ответами на бередящие душу вопросы. Оба спектакля не выпустили. Мы не сумели их отстоять. Примешивалась к этому еще и усталость.
Вместе с нами менялся и наш зритель. Театральная аудитория вообще очень изменилась. Кто такой - сегодняшний "таганский зритель"? Ведь потребность в социальной остроте, которую этот зритель удовлетворял в театре, он сегодня во многом уже удовлетворяет, читая газеты. Поиски социальных откровений сегодня - в публицистике.
Но вдумаемся: ведь уже прошел первый шок газетных сенсаций и удивление, что печатаются романы, давно лежавшие в ящиках письменных столов. Мы, конечно, набрасываемся на это чтение и утоляем голод недосказанности. Нам еще непривычна гласность. Мы к ней только приспосабливаемся, иногда излишне увлекаясь только одной ее стороной - негативной критикой...
Как быстро мы ко всему привыкаем! Нас уже не удивляет обнаженная разоблачительность газетных статей, и мы только передаем друг другу, как пикантный анекдот:
"Ты читал эту статью?" - "Нет?" - "Ну, почитай!" А читая, мы возмущаемся несправедливостью и опять возвращаемся к нашей повседневной жизни. Писатель пописывает - читатель почитывает... Мы приспособились... Мы боимся и не доверяем резким поворотам. И как самозащита вырабатывается равнодушие - самое страшное проявление конформизма. На первый план выходит сознание обывателя: главное, чтобы это не касалось меня, а в материальном отношен уровень притязаний не превышает формулы: "чтобы как у соседа, только немного лучше".
Театр, в своем развитии давно ушел от запросов такого зрителя, но, к сожалению, упустил на каком-то этапе формирование его сознания.
А в последнее время мы излишне увлеклись заседаниями, административными преобразованиями, сменой лиц на местах и терминологией, забывая, что главная наша задача - я говорю в первую очередь о театре - это пробуждать души. Ведь русское искусство всегда со знаком "SOS" - "спасите наши души".
Чтобы общественные идеи внедрились в душу, газетных статей и административных перестроек мало. Хотя, понимаю, что это тоже нужно. Но ведь оттого, что мне будут платить больше, оттого, кто и в какой форме будет руководить, я не заиграю лучше... Нужно общее усилие духовной перестройки, пробуждение интереса к творческому мышлению, чтобы самостоятельность стала потребностью жизни. Выйти из "масок" - определить свое "я".
Очень часто слышу: если бы жив был Высоцкий, как бы он включился в нынешнее время переоценок и надежд/
Но ведь Высоцкий всем своим творчеством, всей своей могучей энергией готовил наше сознание к таким переменам.
