не та пещера (Страница 127 из 159)

В пользу этой версии как раз то, что она считает достом себя, не углубляясь в детали, подразумевая под этим блюстителя.
Также ее свидетельство недавнее, что она не может контролировать эмоции, также указывает косвенно на инертную ЧЭ.
Также заинтересованность в гипнозе и даже некоторая самоуверенность в этом деле указывает косвенно на творческую (манипулятивную) БИ, базовая БИ - это самогипноз. Сюда же и копирайтерство как разновидность того же гипноза. Ну, можно гипноз назвать разновидностью копирайтинга, неважно. И то, и другое больше согласуется с манипулятивной БИ, то есть с управляемым воображением. В случае с базовой БИ оно не подчиняется требованиям ситуации и работает исключительно по вдохновению, а не по желанию (как в случае с гипнозом) или по требованию заказчика (как в случае с копирайтингом).
Также в разговорах про медитацию очень подозрительным показалось свидетельство, что ей тяжело медитировать и вообще непонятно, как это - остановить мысли. Рейнин, каким бы дебилом ни был, правильно заметил, что для базовых БИ медитация внутрь является естественным состоянием. А вот для рационала - у которого основной ресурс внимания на функцию суждения направлен, а не на функцию восприятия, это более сложная задача. Помню, как один гамлет из преподавателей в школе Бахтиярова так и сказал: в какой-то момент он понял, что его мышление невозможно остановить, да и не надо, лучше ловить бонусы от того, что оно постоянно работает.
Далее уже смутно: негативизм и общая конфликтность на форуме может и померещиться, но она иногда свидетельствует. что и в жизни со всеми ссорится.
Болевая БС - слишком много озабоченности в этом плане, пускай и не на пустом месте, но сколько я ее знаю, столько она и "умирает".
Единственное, что меня смущает, это постоянные разговоры об отношениях.
Зато в этих разговорах стоит отметить её зацикленность на поисках надёжного и постоянного партнёра, то есть - рационала.
Ну, возможно, это я за уши притягиваю. Мне просто вспыхнула эта версия сейчас и все аргументы к ней притянулись, это не признак того, что она правильная. Так со всеми прозрениями обычно происходит.

примечательно, в группе ВК голосование за любимый фильм - настройщик 732 голоса, окей, принимается, на втором месте три истории - откровенно слабое кино. но раскрученное. на третьем месте астенический синдром 298 голосов - а там же нет даже актерской игры такой, что хотелось бы пересматривать, это просто очень сильный социальный манифест, арт-хаусная агитка. мдаа. короткие встречи и долгие проводы - чуть больше, чем по сто голосов. а моя любимая перемена участи - 14

Наташа приехала из Филиппин. Там ее муж, американец, работал культурным атташе. У нее был большой дом и молчаливые азиатские слуги, точно как у героини, которую ей предстояло сыграть. Наташа поводила плечами, и шубка соскальзывала на пол. Предполагалось, что слуги примут у неё шубку. Я успевала подхватить её у самой земли…

Помню впоследствии крик Киры:
— Как ты могла не снять с нее мерки!

Да вот так как-то… Я об этом даже и не подумала. Всё было так необычно и так интересно… Но я её запомнила! Это хрупкая женщина, такая воздушная, небольшого роста, такая фея… И узкие плечики, и тонкая талия — явно не больше 44-го размера. И даже как-то в голову не пришло, что за тонкой талией следует такая большая женская попа — размера эдак 54-го. Такая чудесная фигура — гитара.

А я приехала в Питер и нарисовала множество эскизов на черной бумаге, очень красивых. Задача была — создать хеппенинг: абстрактные белые колонизаторы в абстрактной азиатской стране в абстрактном ХХ веке. И я решила, что к хрупкой Наташе очень подойдет модерн, и все мои костюмы были на узкобедрую, на эдакую женщину-вешалку. Никакая попа там не участвовала. Впоследствии — это был полный облом. Наташина попа в эти наряды, сшитые заранее, никоим образом не вписалась. Попросту не влезла.

Сама участь этой картины — печальна. Сценарий написан Кирой по рассказу Сомерсета Моэма «Записка». Фильм был запущен и снят еще в ту пору, когда Советский Союз в гробу видал все понятия о международном авторском праве. И никого не интересовал тот факт, что все права на любые экранизации Сомерсета Моэма раз и навсегда куплены кинокомпанией «Уорнер Бразерс».

Когда фильм был снят, Россия вступила в международное общество по авторскому праву, и картина оказалась вне игры — ее нельзя показывать нигде за пределами России, нельзя вывезти ни на какой международный фестиваль.

Когда кино затевалось — существовало правило, по которому советский гражданин, вступивший в брак с иностранцем и выехавший за границу на постоянное место жительство, не имел права работать в Советском Союзе. По этому правилу нельзя было снимать Наташу Лебле. Можно было снимать иностранок, но только не актрис, сохранивших советское гражданство.

И Кира написала письмо Горбачеву, про которого мы все тогда мало что знали. Описала ситуацию. И спросила: нельзя ли для людей искусства как-то в этом законе сделать брешь. Ответ пришел от Горбачева и Раисы, совместный! Они написали, что знают ее фильмы и любят их. И, конечно, для таких ситуаций в закон внесут поправку. Нам разрешили снимать Наташу. Об этом немедленно все узнали, и Елену Кореневу позвали сняться в фильме «Лисистрата» — наша история открыла и ей дорогу назад, в российское кино.

Всё это я наблюдала, приехав в Одессу на подготовительный период. Начались кинопробы, подбор и пошив костюмов. Первым делом я познакомилась с Женей Голубенко. Кира сказала, что он поездит со мной по разным ее знакомым, и они помогут нам с шубами. Нам нужны были роскошные, дорогие шубы. Женя был на картине помощником художника-постановщика. Мы с ним ездили на трамвае, заходили в разные дома, Кирины друзья и поклонники давали нам разные шубы. В костюмерной киностудии приличных шуб не нашлось. Примерно неделю я общалась с Женей, не подозревая, что они с Кирой — муж и жена. Тогда же я познакомилась и с ее дочкой, Марьяной, и с внуком, Антоном.

Я была лягушка, брошенная в кувшин молока, судорожно взбивающая масло, чтобы не утонуть. У меня впервые в жизни были подчиненные: костюмерша, Валентина Иванна, — такая пенькообразная, краснолицая тётька, и ассистентка, Марина Бебель, — роскошная еврейская девица, светловолосая, с выпуклыми голубыми глазами.

Я не знала, что Марина пошла на картину, уверенная, что я скоро отсюда вылечу и она займет мое место.

Я не знала, что в столовой держат пари — через сколько дней эта питерская фифочка всё бросит и улетит домой, к маме.

Я не знала, что, когда я иду в пошивочную и говорю: «Удлините эти рукавчики на два сантиметра», Марина приходит за мной следом и говорит: «Юль Михална ошиблась, укоротите на два сантиметра».
И вот наступает примерка — у актрисы торчат руки, и Кира орет, орет…

Еще помню, я ругаюсь с Валентиной Иванной, и она при всех кричит мне:
— Дуй в свой Питер!

А Марина хамит по-интеллигентски…

Однажды Кира мне вдруг говорит очень сердито:
— Юля, а что происходит? Почему ко мне вчера подошла какая-то неизвестная девица, сказала, что она ваша ассистентка, что ее зовут Марина Бебель, что вы явно не справляетесь и что она сама спокойно сделает костюмы без вас? Я не знаю никакой Марины Бебель, я не нанимала никакую Марину Бебель! Я вас нанимала на картину! Вы что не хотите больше работать у меня?

На следующий день я пришла в группу, попросила Марину куда-то сходить, и она, глядя своими прозрачными голубыми глазами, ответила:
— Не могу, у меня нога болит…

И засмеялась. И еще засмеялись двое каких-то мальчиков, сидевших в группе. И тут я окончательно прозрела, сказала:
— Выйдем на минутку.

Мы вышли в коридор и потом на лестницу. И тут я начала орать шестиэтажным матом, который услышали на всех этажах. В переводе на литературный, я орала, что приехала сюда работать, а она, Марина, наверное, приходит на киностудию неграм *** сосать. Откуда взялась эта безумная тема с неграми, я потом поняла: за день до этого, мне кто-то рассказал анекдот, как туристы приезжают в деревню и спрашивают у деда на завалинке, есть ли тут молодые девушки. А он отвечает: «Та нэ… девок нэмаэ, уси до хороду побехли нехрам *** сосаты»…

И вот этот бред каким-то образом выскочил в состоянии аффекта.

А еще, в переводе на литературный, я сообщила Марине, что не хочу ее больше видеть никогда. И всякий раз, когда я ее увижу, буду кричать на нее вот так.

Это слышало много народу. Марина ушла с картины. Кире эту историю никто так и не рассказал, но она не удивилась уходу Марины, решила, что это последствие их разговора. Новую ассистентку мне не дали. Но меня наконец зауважали. В первую очередь — Валентина Иванна. И все прочие. Мат — такая штука: он перевел меня из категории «питерская фифочка» в категорию «своя девка».

На дворе стоял 1986 год. Это было время, когда социализм разваливался уже по кускам…

В магазинах было пусто, даже в Одессе. А еще в тот год закрыли одесскую барахолку и морЯчкам запретили сдавать вещи в комиссионки. И именно тогда я должна была одеть абстрактных богатых европейцев-колонизаторов в абстрактной азиатской стране. Кира не верила, что я не могу достать, например, красивые заграничные детские туфельки.

Художников на картине было два: один — местный, Олег Иванов, а второй — приглашенный казах, Умирзак Шманов. В первые же дни Кира попробовала Умирзака на одну из главных ролей — помощника адвоката-шантажиста, и он оказался великолепен.

Дальше Олег и его ассистент Женя Голубенко тянули картину практически вдвоем, а Умирзак из художников выпал и перешел в актеры.

Наступил съемочный период, и мы поехали сперва в Ташкент, а потом — в Исфару, городок на границе Узбекистана и Киргизии. Там мы нашли горную деревеньку, в которой и снимали.

Умирзак был в моей «шубке». На самом деле это был полушубок из синтетического меха, купленный когда-то в «Березке». Крутая вещь для своего времени. Девушка я была крупная, а Умирзак был мужчина худой и невысокий — полушубок пришелся ему впору.

Мы жили в общежитии рабочих химического завода. Там не было горячей воды. А мы ездили в эту деревню по узкоколейке мимо угольных гор на чем-то вроде открытого трамвайчика. Каждый вечер мы возвращались, и лица у нас были черные от угольной пыли. Мылись губкой, окуная ее в холодную воду.

Там, в горах, я впервые поняла, что картины Рериха — это не пошлость, а просто реализм. Я увидела эти горы немыслимых цветов: оранжевые, малиновые, охристо-желтые, фиолетовые, изумрудно-зеленые или бирюзовые. Это были горы из глины. А глина была именно таких ярчайших цветов, как в коробке детского пластилина.

Было очень холодно.

Сперва наша группа приехала в Ташкент. Помню, мы общались с Аликом Хамраевым — классиком советского кинематографа, создателем жанра «истерн». Это такой азиатский советский вестерн о борьбе с басмачами. Кира дружила с ним и его женой — балериной.

Мы базировались на «Узбекфильме». Часть азиатских сцен снимали в Ташкенте. Кира очень любила этот мир — ткани, посуду, музыку. Все мы любили рынок.

— Юля, вы идете на рынок?

— Не знаю пока.

— Но если вы пойдете, скажите, я тоже пойду с вами. А если вы не пойдете, то и я не пойду.

— Ооо… Кира, тогда, конечно, пойдемте!

— Нет, но если вы не хотите идти, то не надо тогда.

— Нет, Кира я хочу, хочу!

Я думаю, что у Киры была легкая форма аутизма, она испытывала трудности при общении. И ей нужны были какие-то люди-проводники.

Однажды еще в Одессе она пришла в группу и сказала:
— Юля, у вас есть одно неоспоримое достоинство…

Я расцвела и приготовилась слушать. До этого она меня только ругала.

— Только одно. Но очень важное: у вас цыганская походка.

Я это запомнила и потом вставила в песню:

Эта песня не про водку,
не про звонкие лады,
а про цыганскую походку,
что доводит до беды…

Мои песни Кире тогда уже понравились. Я спела в группе парочку, и помню ее живой интерес. Но ни цыганская походка, ни песни, ни красивые рисунки не спасали мое плачевное положение в качестве художника по костюмам.

Вообще, у Киры было сильнейшее биополе. Если ей было хорошо — всем в радиусе 10-ти метров становилось хорошо. Но если ей было плохо — всех начинало колбасить.

— Вы были ужасным художником по костюмам, — сказала она мне через много лет, — вы не смогли одеть Наташу. А эту шубку я вам, Юля, никогда не забуду!

Так вот, про шубку. Умирзак снимался в моей шубке. Она висела в костюмерной. Я взяла оттуда на время съемок какую-то куртку и ходила в ней. За месяц в экспедиции мы все устали и считали дни, когда нас начнут оттуда отпускать. А отпускали группу по частям. И вот в какой-то момент весь материал в горной деревне отсняли. Мне сообщили, что я могу уезжать. Я надела свою шубку, села в автобус и поехала в аэропорт. В какой-то момент автобус нагнала вереница милицейских машин с сиренами и мигалками. А сверху над ним начала кружить пара милицейских вертолетов. Из машин и вертолетов по громкоговорителю нам приказывали остановиться. Водитель послушался, и в автобус вошли двое милиционеров. Они по бумажке прочитали мое имя и спросили, есть ли такая в автобусе. Я сказала, что есть. Они попросили меня выйти. Помню, как пробираюсь со своими сумками на выход, а испуганные члены нашей группы, ехавшие вместе со мной, растерянно объясняют пассажирам, что нет, это не преступница, не шпионка, это наш художник по костюмам…

Я выхожу, и мне дают послушать рацию: со мной говорит Надя, наш второй режиссер, объясняет, что осмотрели отснятый материал и на нем брак, надо переснимать. Я знала, что такой вариант может быть. Меня отпустили, решив, что смогут переснять и без меня, с одной Валентиной Иванной.

— Да, — кричит Надя, — но там брак как раз в сцене с Умирзаком, где он в твоей шубке… которую ты увезла! … Мне пришлось поднять на ноги всё милицейское управление Исфары, чтоб тебя вернуть! Немедленно назад!

Надя вешает трубку. Автобус уезжает. Менты тоже уезжают и улетают. Я с сумкам остаюсь одна на шоссе. Слава богу, мимо проезжает машина и довозит меня до ближайшей автобусной остановки. В Исфару я попадаю поздно ночью. Кира не хочет меня видеть и еще три дня со мной не разговаривает… И вот через 30 лет припоминает.

Она казалась мне сказочным персонажем, Королевой из «Алисы в стране чудес» — той карточной королевой.

Помню ситуацию, когда я опять в чем-то облажалась и спряталась от Кириного гнева в тонвагене. Это автобус, в котором слышно всё, что происходит на съемочной площадке. И вот я там сижу и слышу дикий крик Киры:
— Где эта Юля? Найдите эту Юлю! Схватите эту Юлю! Свяжите эту Юлю, запакуйте и отправьте посылкой обратно в Ленинград!

Это был совершенно кусок из «Алисы…»:
«Хватайте эту Соню! — завопила Королева. — Рубите ей голову! Гоните ее в шею! Подавите ее! Ущипните ее! Отрежьте ей усы!»

А еще Кира напоминала мне инфанту Маргариту с картин Веласкеса. И даже оба они с Женей были персонажи из Веласкеса.

Какая-то часть группы ее искренне любила. Какая-то, я думаю, постепенно начала ненавидеть, но меньшая. Это были случайные люди. Кира постепенно обрастала своими людьми.

За пару лет до перемены моей участи, у нас в прокате появился американский фильм «Трюкач». Увидев его первый раз, я сразу осталась в зале и посмотрела снова. А вечером — еще раз. И потом — еще раз 15 примерно. Никогда ни с одним фильмом такого у меня не происходило. Я проанализировала это и поняла, что просто хочу всё время находиться внутри этого фильма. Это была история о киносъемках. Главную роль играл Питер О’Тул, и было очевидно, что картина, которую снимают герои, — гениальна. И вот там вся группа втянута в безумие этого гениального режиссера, с его приступами ярости и восторга, в атмосферу постоянного экспромта, все они начинают ему подыгрывать, все они — сотворцы, воины его армии. И кто-то, конечно, предатель. Я мечтала попасть в мир этого фильма. Оказавшись в группе у Киры, я быстро поняла, что «сбылась мечта идиота», я нахожусь внутри фильма «Трюкач».

Люди Киры — это ее «люди Флинта». Тогда на «Перемене участи», после вынужденного перерыва в работе, Кира снова начала собирать экипаж своей шхуны.

Кира Муратова. Неразличение
Одним из таких людей была Надя. Она была бессменным Кириным Санчо Пансой. Это была очень высокая женщина, красивая грубоватой нордической красотой, бывшая актриса, ушедшая в режиссуру. Звездный час ее актерства настал на картине «Астенический синдром». Тогда в России разрешили всё. И Кира, давно мечтавшая снять голых людей, сделала сцену с голыми хиппи. Я играла одну из них. А кроме того, Кира сняла сцену с матом. Это тоже стало можно. И все это было впервые в советском кинематографе и сделало фильм «Астенический синдром» народно-знаменитым. С тех пор Кире еще только один раз удалось снять фильм, любимый всенародно, — «Настройщик». Но о нем позже. А тогда именно сцена с матерящейся женщиной в метро стала главным рекламным роликом фильма. И крупное надино лицо — некой иконкой, олицетворяющей новый перестроечный кинематограф России. Конечно, сценку эту легко найти на ютубе.

У Нади было выражение — «Кирины говнодавы»: так она называла тех чудиков и, как сейчас сказали бы, фриков, которых Кира любила снимать. Для меня это все те же «людифлинты», одна из составляющих Кириной шкуны. Кира любила непрофессиональных актеров. Они кочуют из одного ее фильма в другой, играют иногда эпизодические, а иногда и главные роли.

Например, Володя Карасев играл обманутого мужа Филиппа в «Перемене участи». Именно для него мы с Женей Голубенко везли на трамвае впервые увиденную мною старинную мужскую шубу, а также темно-синее лисье пальто: мехом внутрь, с огромным рыжим воротником.

В последние съемочные дни мы работали над финальной сценой фильма: девочка-воспитанница заглядывает в сарай, куда убежал котенок и видит, что он играет с какой-то веревочкой, а потом камера поднимается, и мы понимаем, что это шнурок ботинка повесившегося Филиппа. И в этот момент лошадь Филиппа, отвязавшись, выбегает из сарая. Как лошадь бежит по степи, мы снимали в окрестностях Исфары. Это была узбекская лошадь. А вот выбегать из сарая двумя месяцами спустя должна была ее одесская сестра. Мы работали над сценой два дня. Володю Карасева подвешивали под мышки на специальные приспособления. Врубитесь, в сцене были животные: лошадь и котенок. Они должны были вести себя так, как нужно режиссеру: играть со шнурками и выбегать из сарая. При этом Володя висит. И подвешивание занимает много времени. Идет дубль за дублем, все провальные, у нас периодически перерыв, а Володю не отстегивают, он висит! Иногда ему приносят чайку. Идет час за часом. Котенок не хочет играть, лошадь не хочет выбегать… Кто-то изобретает, что шнурок надо намазать рыбными консервами. Бегут за консервами. А их в Одессе 1986-го года просто так в магазине не купишь…Бегут за ними куда-то не в магазин… Володя висит… Я понимаю, что превращаюсь из мемуариста в того, кто зовется «баечник». Любое воспоминавшие о любом съемочном дне — это путь беды. Но я обещаю не злоупотреблять этим стилем. Еще пару раз…

Наконец у нас все вышло. Лошадь увели, котенка отпустили, Володю сняли. И пошли все вместе делать общую фотографию, на которой есть все, кроме меня: ко мне на последнюю неделю съемок приехали мама и дочка. Дочке было шесть, и она в какой то момент оказалась со мой во дворе киностудии. Когда народ собрался фотографироваться, она захотела писать, и я повела ее в туалет, в основное здание. В итоге меня нет на общей фотографии, которую я бережно храню.

У моей дочки, Полины, был свой тяжелый опыт в тот приезд — она впервые увидела лилипута. Этот маленький человек был тоже из «людифлинтов» — Оксана Шлапак. Она играла главную роль у Киры в фильме «Среди серых камней» по «Детям подземелья» В. Короленко. А в «Перемене участи» — воспитанницу. В ту пору ей было 17. Она была немного инфантильная, но занятая девичьими проблемами. У нее были мальчики в голове, и даже были маленькие грудки уже. А Полине было 6, и она решила, что это девочка ее возраста, и попыталась с ней подружиться и поиграть. Оксана очень обиделась и Полину прогнала, грубо объяснив ей, что она взрослая тетя. Это было большое детское потрясение, которое Полина запомнила на всю жизнь. Когда пару лет назад мы с ней пришли в Одесский музей современного искусства и увидели там висящий портрет Оксаны Шлапак, именно в образе воспитанницы из фильма, Полина ее сразу узнала. Вспомнила всю эту историю.

— Я же не знала, что бывают такие маленькие взрослые! Я думала, это просто такая злая девочка-врунья!

Оксана потом работала в цирке с группой лилипутов и больше у Киры не снималась.

Были еще люди, перекочевавшие в «Перемену участи» из «Среди серых камней». Например, Владимир Жариков — человек в горящей шляпе, Леонид Кушнир — постоянный Кирин персонаж. Был еще — человек, грызущий стакан.

Помню, мы выпивали в его гостинице, и я его спросила:

— А как вы научились грызть стаканы? Где такому учат?

— Да нет, я просто хотел сняться у Киры Муратовой. Еще тогда, когда набирали народ для съемок в Ивано-Франковске. Я сам-то ивано-франковский. И я пришел на пробы. А она говорит: «Мне нужен человек, умеющий жевать стаканы»… Ну, я и научился…

На «Астеническом синдроме» на Кирину шхуну взошли новые персонажи: Александра Свенская — женщина, играющая на трубе. И, конечно, Наташа Бузько.

Тогда на «Перемене участи» мы сшили для Оксаны Шлапак прелестную белую шубку и шапочку, волшебное «принцессное» платье. А вот «принцессные» туфельки так и не смогли достать, и Кира принесла их из дома — бережно хранимые детские туфельки своей дочки Марьяны.

Легенда о сонной лощине. Российское кино нового века
На съемках я подружилась с Таней Комаровой, ассистентом по актерам. Таня тоже была «бедовая девчонка». Она была из военной семьи, детство провела в Саратове и Астрахани. Обладала внешностью знойной латиноамериканки и таким же темпераментом. При этом была высоченная и одевалась изумительно. А возможность хорошо одеваться в Одессе как раз существовала, по крайней мере, до злосчастного 86-го года, когда закрыли барахолку и морЯчкам запретили сдавать вещи в комиссионки. Когда через 30 лет я снова оказалась в Одессе, наша дружба с Таней мгновенно возобновилась. Я узнала ее получше и поняла, что, как и для меня, независимость является для нее абсолютным приоритетом. Только любовь может с этим соперничать. И мы обе безусловно «пошли под Киру» — по той простой причине, что мы ее любили. Мы любили ее фильмы, неотделимые от ее личности. И мы отдавали свою независимость за возможность быть сопричастными ее работе.

Конечно, так орать, как на меня, на Таню Кире не удавалось. Таня не вербализовала разрешение орать, и пару раз реально обиделась, ушла с площадки, утвердив свою «неораемость».

Но вот однажды мы с Таней удостоились редкой Кириной похвалы. Для меня это был единственный раз, не считая замечания о цыганской походке. Это был день, когда Таня нашла младенца, а я нашла Айнису. Это было в той горной деревне, в Исфаре. Нужно было найти исполнительницу роли туземки-разлучницы, роковой женщины, и младенца, рожденного от Александра, возлюбленного Марии, убитого ею из ревности. В Ташкенте Кира смотрела разных актрис, ни на ком не остановилась и решила найти девушку на месте. В какой-то момент я увидела стайку девушек у колодца. Там было много хорошеньких, таких прелестных азиатских куколок. И над всеми ними возвышалась одна — странная, ни на кого не похожая, на голову выше всех. Длинную жирафью шею венчала круглая луна с вычурно изогнутыми прорезями глаз. Меня как портретиста она сразу вставила. Я позвала Таню. Помню, мы сидим, спрятавшись за какими-то камушками, и наблюдаем за этими девушками у колодца. Таня говорит:

— Не…, ну ты что, она же страшная… Ну, не стал бы Александр такую. Ну, представь себе: она и Леня Кудряшов?

— Ты не понимаешь! Она супер-секси! Ты не умеешь смотреть на баб мужскими глазами! А я умею! … Потому что я художник!

— Ну, давай позовем мужика. И художника. Давай покажем ее Олегу.

И мы зовем Олега, главного художника картины, немыслимого красавца и донжуана. И вот уже мы втроем прячемся за камушком.

— Ну что? Как она тебе? Запал бы на такую?

Олег секунду думает и твердо отвечает:
— Да, что-то в ней есть. Запал бы.

— Стал бы ее?

— Стал бы.

Тогда Таня идет к Кире и говорит, что Юля нашла тут одну… И мы уже с Кирой идем смотреть девушку. А у колодца ее уже нет, нам указывают ее дом, и мы лезем вверх по горке.

Девушку зовут Айниса. Кира ее сразу одобряет. И уходит, велев мне подумать про костюм. Таня идёт на поиски младенца. Мы с Айнисой начинаем смотреть ее сундуки, общаться… В ту пору все еще хоть как-то говорили по-русски. У Айнисы есть сын. Была и дочка, но умерла. Там, в Исфаре, я впервые сталкиваюсь с понятием «детская смертность». Почти в каждой семье умер ребенок или двое.

Дети в деревне всё время простужены, они кашляют и чихают. При этом они постоянно на улице и недостаточно тепло одеты. Нет войны, нет голода, но дети умирают, потому что за ними почти никто не следит. Они весь день предоставлены сами себе и, вероятно, в их рационе не хватает витаминов, их иммунная система ослаблена. Я впервые понимаю, что «закаленные жизнестойкие деревенские дети» — это миф. По крайней мере, здесь, в Исфаре.

В тот же день Таня находит фантастического младенца, белокожего, с огромными голубыми глазами и прекрасным лицом ангела. И Кира перед всей группой выносит нам благодарность: Юле — за Айнису, Тане — за младенца. Я сияю, как начищенный пятак.

Фильм «Перемена участи» — можно посмотреть в сети. Плохая, тусклая копия, но тем не менее…

По сюжету, адвокат, его помощник-шантажист из туземцев и обманутый муж Филипп, едут в деревню, чтобы заплатить требуемую сумму и получить записку, от которой зависть участь Марии. В доме у туземки — ребенок, ее сын от Александра, вещи возлюбленного. Шантажист совершенно счастлив этой удачной сделке. Умирзак в этой сцене импровизирует — поет, приплясывает, читает стихи, палит из пистолета, всё это он сам придумал.

Вся массовка одета мною. Дети там на самом деле не ходят в шляпах и халатах. В жизни они одеты в спортивные куртки и шерстяные шапочки. Платье для Айнисы я в итоге нашла в подборе — красное, шелковое. С Айнисой сняли гораздо больше материала — Кире она очень нравилась, но потом при монтаже осталось немного.

Шубы на Володе и Шлыкове — те самые: временно пожертвованные Кириными знакомыми. А на Умирзаке — моя! Пресловутая.

Александра играл нечеловечески красивый актер — Леонид Кудряшов. Теперь он сменил имя и называет себя — Леонид Ворон. Он был из питерского Ленкома. Я знала его еще по своей практике реквизитором в студенческие годы.

Леонид Кудряшов был, безусловно, один из «людифлинтов». Он должен был сниматься в роли Печорина в закрытой Кириной картине «Княжна Мери». Александра он играл невероятно, создавая такое реальное эротическое напряжение, от которого нас трясло прямо на площадке. Он, как и все приезжающие, остановился всё в той же гостинице киностудии, и я провела с ним какое-то время, и еще тогда обнаружила, что он совершенный псих. Не просто нарцисс и нервно-истерическая личность, какими часто бывают актеры, а такой спокойный психопат из книжек о людях, лишенных эмпатии.

Кира собиралась именно его снимать в главной роли в «Астеническом синдроме». Но мне рассказывали, что он приехал на пробы и загрузил ее телегами о жидомасонском заговоре и том, как у них в театре он лично возглавил борьбу с окопавшимися там евреями, и что главная его сейчас по жизни задача — выкорчевать этого многоглавого змея. Кира, выслушав всё это, исключила Кудряшова из «людифлинтов», прекратила с ним общение и позвала на главную роль Сережу Попова.