" Надежда Константиновна сидела за чрезмерно большим письменным столом,
вероятно реквизированным во время революции у какого-нибудь московского
богача. Во всяком случае, более чем скромный вид Крупской никак не
соответствовал великолепию этого огромного стола красного дерева, с синим
сукном и причудливым письменным прибором. Ее глаза, сильно увеличенные
стеклами очков, ее рано поседевшие волосы стального цвета, закрученные на
затылке узлом, из которого высовывались черные шпильки, несколько
неодобрительное выражение ее лица - все это, по-видимому, не очень
понравилось щелкунчику. Он был преувеличенного мнения о своей известности и,
вероятно, полагал, что его появление произведет на Крупскую большое
впечатление, в то время как Надежда Константиновна, по моему глубокому
убеждению, понятия не имела, кто такой "знаменитый акмеист".
Я опасался, что это может привести к нежелательным последствиям, даже к
какойнибудь резкости со стороны щелкунчика, считавшего себя общепризнанным
гением. (Был же, например, случай, когда, встретившись с щелкунчиком на
улице, один знакомый писатель весьма дружелюбно задал щелкунчику
традиционный светский вопрос: - Что новенького вы написали? На что щелкунчик
вдруг совершенно неожиданно точно с цепи сорвался. - Если бы я что-нибудь
написал новое, то об этом уже давно бы знала вся Россия! А вы невежда и
пошляк! - закричал щелкунчик, трясясь от негодования, и демонстративно
повернулся спиной к бестактному беллетристу.)
Однако в Главполитпросвете все обошлось благополучно. Надежда
Константиновна обстоятельно, ясно и популярно объяснила нам обстановку в
современной советской деревне, где начинали действовать кулаки. Кулаки
умудрялись выдавать наемных рабочих - батраков - за членов своей семьи, что
давало им возможность обходить закон о продналоге. Надо написать на эту тему
разоблачительную агитку. Мы приняли заказ, получили небольшой аванс, купили
на него полкило отличной ветчины, батон белого хлеба и бутылку телиани -
грузинского вина, некогда воспетого щелкунчиком. Придя домой, мы сразу же
приступили, как тогда принято было говорить, к выполнению социального
заказа. Будучи в подобных делах человеком опытным, я предложил в качестве
размера бесшабашный четырехстопный хорей, рассчитывая расправиться с агиткой
часа за полтора.
- Кулаков я хитрость выдам, расскажу без лишних слов, как они родни под
видом укрывают батраков,- бодро начал я и предложил щелкунчику продолжить,
но он с презрением посмотрел на меня и, высокомерно вскинув голову, почти
пропел: - Я удивляюсь, как вы с вашим вкусом можете предлагать мне этот
сырой, излишне торопливый четырехстопный хорей, лежащий совершенно вне жанра
и вообще вне литературы! Поели этого он сообщил мне несколько интересных
мыслей о различных жанрах сатирических стихов, причем упомянул имена
Ювенала, Буало, Вольтера, Лафонтена и наконец русских - Дмитриева и Крылова.
Я сразу понял, что наше предприятие под угрозой. Между тем щелкунчик,
видимо, все более и более вдохновлялся, отыскивая в истории мировой поэзии
наиболее подходящую форму. Он высказал мысль, что для нашей темы о хитром
кулаке и его работнице-батрачке более всего подходит жанр крыловской басни:
народно и поучительно. Он долго расхаживал по комнате от окна к двери,
напевая что-то про себя, произносил невнятно связанные между собой слова,
останавливался, как бы прислушиваясь к голосу своей капризной музы, потом
снова начинал ходить взадвперед. Жена его тем временем приготовила бумагу и
карандаш. Щелкунчик пробормотал нечто вроде того, что
"...есть разных хитростей у человека много и жажда денег их влечет к
себе, как вол"...
Он призадумался. Пауза длилась ужасно долго. Рука жены вопросительно
повисла с карандашом в пальцах над бумагой. Я никак не мог вообразить, чем
все это кончится. И вдруг щелкунчик встрепенулся и, сделав великолепный
ложноклассический жест рукой, громко, но вкрадчиво пропел, назидательно
нахмурив брови, как и подобало великому баснописцу:
- Кулак Пахом, чтоб не платить налога...- Он сделал эффектную паузу и
закончил торжественно:-Наложницу себе завел!
Я махнул рукой, понимая, что из нашей агитки ничего не получится. На
этом и кончилось покушение щелкунчика включиться в агитпоэзию
Главполитпросвета.
Мы с удовольствием раздавили бутылочку прославленного грузинского вина
за упокой души нашего хитрого кулака Пахома и его наложницы."
Валентин Катаев "Алмазный мой венец"
