Поэзия Беты (Страница 37 из 95)

Высоцкий. Мне гугл  сказал.

Не ведать мне страданий и агоний,
Мне встречный ветер слезы оботрет,
Моих коней обида не нагонит,
Моих следов метель не заметет!(с)

Словно на ребенка шаровары,
Чтобы было городу теплей,
На Москву натянуты бульвары
Из дубов, берез и тополей.

Шарф бульварный город обвивает,
Оттеняя города лицо,
Почему-то это называют
Все давно «бульварное кольцо».

Извините, старые бульвары,
Вспоминая вас по именам,
Я имен не вспоминаю старых
Помню те, что так знакомы нам.

Из ИнЯза, сразу после танцев,
Жажду поцелуев утоля,
Не оставив на разлуку шансов,
Примут нас родные Гоголя.

«Явы» явской раздадим полпачки
Тем, кто волосат или горбат,
Теребя в руке рублей заначки,
В магазин заскочим на Арбат,

После на Суворовском, умело,
Посадив в такси ненужных дур,
Мы заглянем, якобы по делу,
В пахнущий газетами Домжур.

Водка и паршивая котлета,
Старый Мост и молодой Дракон
Все едино – что зима, что лето,
Дым стоит, аж не видать окон.

Долго обниматься, где «Повторный»
(Там сейчас Никитский, или что?)
И консерваторскою валторной
Вздыбится дешевое пальто.

Про Тверской рассказывать не стоит
При жене, чего тут говорить.
Тот, что «буря мглою небо кроет»
До сих пор напротив там стоит,

Дальше, через Горького – «Россия»,
Не страна, а просто кинозал,
Там билеты лишние просили,
Там я в первый раз «люблю» сказал

Памятник Высоцкому, похоже,
Не украсил ни фига Страстной,
Здесь мне били гопники по роже,
Здесь я целовался – там, с одной.

Тут меня забрал фургон ментовский
Ни за что, за то что пьяным был.
Я не помню, это был Петровский
Или по Цветному я бродил.

Помню, на Рождественском в апреле
Пели с Сукачевым вальс «Москва»,
Даже пить под утро не хотели,
От сирени пухла голова.

Встретили на сретенском старушку,
Подарили ей букет гвоздик.
Почему то ведь запал мне в душу
Эпизод, хотя и не велик.

Память – не тряпье, не хозтовары,
Память не забросишь на чердак,
Память – это старые бульвары,
Там, где вечный листьев кавардак.

Там, где на Рождественском скамейка,
Где на Чистопрудном – ресторан,
Где сидит воскресная семейка,
Где у папы с «красненьким» стакан.

Память – это пиво на Покровке
Жидкое, поллитрами, в розлив,
Память – это Юльки, Ленки, Вовки,
Там трамвай бежит, нетороплив,

Там каток зимою заливают,
Там зеленых селезней проплыв,
Там такое иногда бывает,
Что умрешь, такое позабыв,

Избежать бы мне ужасной кары –
Умереть вдали, в чужой стране,
Там где нет цепочки из бульваров,
Чтобы тихо пошуршать по мне.

Я хочу, чтоб листьями шуршали
Дети, внуки или кто-нибудь,
Чтоб девчонки весело визжали,
Чтоб бульваров продолжалась суть,

Чтобы, вдруг об Яузу споткнувшись,
Их не замыкался недокруг,
Чтобы я, движенье развернувши,
Низачем пошел обратно вдруг

Потому что этот город старый
Как и я подвижен и не стар,
Потому что ночью светят фары
На меня, тебя и на бульвар.(с) Орлуша

Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брошен человек!
В ночь умозрительных понятий,
Матерьялистских малых дел,
Бессильных жалоб и проклятий
Бескровных душ и слабых тел!
С тобой пришли чуме на смену
Нейрастения, скука, сплин,
Век расшибанья лбов о стену
Экономических доктрин,
Конгрессов, банков, федераций,
Застольных спичей, красных слов,
Век акций, рент и облигаций,
И малодейственных умов,
И дарований половинных
(Так справедливей — пополам!),
Век не салонов, а гостиных,
Не Рекамье, — а просто дам...
Век буржуазного богатства
(Растущего незримо зла!).
Под знаком равенства и братства
Здесь зрели темные дела...
А человек? — Он жил безвольно:
Не он — машины, города,
"Жизнь" так бескровно и безбольно
Пытала дух, как никогда...
Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, —
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман:
Там, в сером и гнилом тумане,
Увяла плоть, и дух погас,
И ангел сам священной брани,
Казалось, отлетел от нас:
Там — распри кровные решают
Дипломатическим умом,
Там — пушки новые мешают
Сойтись лицом к лицу с врагом,
Там — вместо храбрости — нахальство,
А вместо подвигов — "психоз",
И вечно ссорится начальство,
И длинный громоздкой обоз
Волочит за собой команда,
Штаб, интендантов, грязь кляня,
Рожком горниста — рог Роланда
И шлем — фуражкой заменя...
Тот век немало проклинали
И не устанут проклинать.
И как избыть его печали?
Он мягко стлал — да жестко спать...

Двадцатый век... Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Пожары дымные заката
(Пророчества о нашем дне),
Кометы грозной и хвостатой
Ужасный призрак в вышине,
Безжалостный конец Мессины
(Стихийных сил не превозмочь),
И неустанный рев машины,
Кующей гибель день и ночь,
Сознанье страшное обмана
Всех прежних малых дум и вер,
И первый взлет аэроплана
В пустыню неизвестных сфер...
И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть к отчизне...
И черная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи.
Что ж, человек? — За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?
Как день твой величав и пышен,
Как светел твой чертог, жених!
Нет, то не рог Роланда слышен,
То звук громовый труб иных!
Так, очевидно, не случайно
В сомненьях закалял ты дух,
Участник дней необычайных!
Открой твой взор, отверзи слух,
И причастись от жизни смысла,
И жизни смысл благослови,
Чтоб в тайные проникнуть числа
И храм воздвигнуть — на крови.(с) А. Блок

Наш мир кишит неудачниками
С топориками в руке
И мальчиками с пальчиками
На спусковом крючке!(с)

Марш защитников Москвы
Музыка: Б. Мокроусов, Слова: А. Сурков.

В атаку стальными рядами
Мы поступью твердой идем.
Родная столица за нами,
За нами - родимый наш дом.

Припев:

Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной, обороной стальной
Разгромим, уничтожим врага!

На марше равняются взводы
Гудит под ногами земля,
За нами - родные заводы
И красные звезды Кремля.

Припев.

Для счастья своими руками
Мы строили город родной.
За каждый расколотый камень
Отплатим мы страшной ценой.

Припев.

Не счесть богатырскую силу,
Могуч наш отпор огневой.
Загоним фашистов в могилу
В туманных полях под Москвой.

Сотый

Бывает друг, сказал Соломон,
Который ближе, чем брат.
Но прежде, чем встретится в жизни он,
Ты ошибешься стократ.
Девяносто девять в твоей душе
Узрят лишь собственный грех.
И только сотый рядом с тобой
Станет один против всех.

Ни обольщением, ни мольбой
Друга не обрести.
Девяносто девять пойдут с тобой,
Покуда им по пути,
Покуда им светит слава твоя,
Твоя удача влечет.
И только сотый тебя спасти
Бросится в водоворот.

И будут для друга настежь всегда
Твой кошелек и дом,
И можно ему сказать без стыда
О чем говорят с трудом.
Девяносто девять станут темнить,
Гадая о барыше.
И только сотый скажет, как есть,
Что у него на душе.

Вы оба знаете, как порой
Слепая верность нужна.
И друг встает за тебя горой,
Не спрашивая, чья вина.
Девяносто девять, заслыша гром,
В кусты убечь норовят.
И только сотый пойдет с тобой
На виселицу - и в ад!
(c)

кто автор? сам?

Ясно, пасиб. Четвёртая строка всё испортила, по обыкновению, кстати.

И ваще, пишите авторов-то, народ, а то есть ведь есть серости, которые не знают!